Анонсы
  • Евсеев Игорь. Рождение ангела >>>
  • Олди Генри Лайон. Я б в Стругацкие пошел – пусть меня научат… >>>
  • Ужасное происшествие. Алексей Ерошин >>>
  • Дрессированный бутерброд. Елена Филиппова >>>
  • Было небо голубое. Галина Дядина >>>


Новости
Новые поступления в библиотеку >>>
О конкурсе фантастического рассказа. >>>
Новые фантастические рассказы >>>
читать все новости


Стихи для детей


Случайный выбор
  • Часть 3. Наблюдаю со стороны....  >>>
  • Дэвидсон, Эйв. Моря, полные...  >>>
  • Чайлд-Роланд. Народная сказка  >>>

 
Рекомендуем:

Анонсы
  • Гургуц Никита. Нога >>>
  • Гургуц Никита. Нога >>>





Новости
Новые поступления в раздел "Фантастика" >>>
Новые поступления в библиотеку >>>
С днём рождения, София Кульбицкая! >>>
читать все новости


Брэдбери, Рэй. Р - значит ракета

Автор оригинала:
Рэй Брэдбери. Пер. Э. Кабалевской

Эта ограда, к которой мы приникали лицом, и чувствовали, как ветер становится жарким, и еще сильней прижимались к ней, забывая, кто мы и откуда мы, мечтая только о том, кем мы могли бы быть и куда попасть...
 Но ведь мы были мальчишки - и нам нравилось быть мальчишками; и мы жили в небольшом флоридском городе - и город нам нравился; и мы ходили в школу - и школа нам безусловно нравилась; и мы лазали по деревьям и играли в футбол, и наши мамы и папы нам тоже нравились...
 И все-таки иногда - каждую неделю, каждый день, каждый час в ту минуту или секунду, когда мы думали о пламени, и звездах, и об ограде, за которой они нас ожидали - иногда ракеты нравились нам больше.
 Ограда. Ракеты.
 Каждую субботу утром...
 Ребята собирались возле моего дома.
 Солнце едва взошло, а они уже стоят, голосят, пока соседи не выставят из форточек пистолеты-парализаторы - дескать, сейчас же замолчите, не то заморозим на часок, тогда на себя пеняйте!
 - А, влезь на ракету, сунь голову в кюзу! - кричали ребята в ответ. Кричали, надежно укрывшись за нашей изгородью: ведь старик Уикард из соседнего дома стреляет без промаха.

 В это прохладное, мглистое субботнее утро я лежал в постели, думая о том, как накануне провалил контрольную по семантике, когда снизу донеслись голоса ватаги. Еще и семи не было, и ветер нес с Атлантики густой туман, и расставленные на всех углах вибраторы службы погоды только что начали жужжать, разгоняя своими лучами эту кашу: слышно было, как они нежно и приятно подвывают.
 Я дотащился до окна и выглянул наружу.
 - Ладно, пираты космоса! Глуши моторы!
 - Эгей! - крикнул Ральф Прайори. - Мы только что узнали: расписание запусков изменили! Лунная, с новым мотором "Икс-Л-З", стартует через час!
 - Будда, Мухаммед, Аллах и прочие реальные и полумифические деятели! - молвил я и отскочил от окна с такой прытью, что ребята от толчка повалились на траву.
 Я мигом натянул джемпер, живо надел башмаки, сунул в задний карман питательные капсулы - сегодня нам будет не до еды, глотай пилюли, как в животе заворчит - и на вакуумном лифте ухнул со второго этажа вниз, на первый.
 На газоне ребята, вся пятерка, кусали губы и подпрыгивали от нетерпения, строили сердитые рожи.
 - Кто последним добежит до монорельсовой, - крикнул я, проносясь мимо них со скоростью 5 тысяч миль в час, - тот будет жукоглазым марсианином!
 Сидя в кабине монорельсовой, со свистом уносившей нас на Космодром за двадцать миль от города - каких-нибудь несколько минут езды - я чувствовал, как у меня словно жуки копошатся под ложечкой. Пятнадцатилетнему мальчишке подавай одни только большие запуски. Чуть не каждую неделю по расписанию приходили и уходили малые межконтинентальные грузовые ракеты, но этот запуск... Совсем другое дело - сила, мощь... Луна и дальше...
 - Голова кружится, - сказал Прайори и стукнул меня по руке.
 Я дал ему сдачи.
 - У меня тоже. Ну, скажи, есть в неделе день лучше субботы?
 Мы обменялись широкими понимающими улыбками. Мысленно мы проходили все ступени предстартовой готовности. Другие пираты были правильные парни. Сид Россен, Мак Леслин, Ирл Марни - они тоже, как все ребята, прыгали, бегали и тоже любили ракеты, но почему-то мне думалось, что вряд ли они будут делать то, что в один прекрасный день сделаем мы с Ральфом. Мы с Ральфом мечтали о звездах, они для нас были желаннее, чем горсть бело-голубых брильянтов чистейшей воды.
 Мы горланили вместе с горланами, смеялись вместе со смехачами, а в душе у нас обоих было тихо; и вот уже бочковатая кабина, шурша, остановилась, мы выскочили и, крича и смеясь, побежали, но побежали спокойно и даже как-то замедленно: Ральф впереди меня, и все показывали рукой в одну сторону, на заветную ограду, и разбирали места вдоль проволоки, поторапливая отставших, но не оглядываясь на них; и наконец все в сборе, и могучая ракета вышла из-под пластикового купола, похожего на огромный межзвездный цирковой шатер, и пошла по блестящим рельсам к точке пуска, провожаемая огромным портальным краном, смахивающим на доисторического крылатого ящера, который вскормил это огненное чудовище, холил и лелеял его, и теперь вот-вот состоится его рождение в раскаленном внезапным сполохом небе.
 Я перестал дышать. Даже вдоха не сделал, пока ракета не вышла на бетонный пятачок в сопровождении тягачей-жуков и больших кургузых фургонов с людьми, а кругом, возясь с механизмами, механики-богомолы в асбестовых костюмах что-то стрекотали, гудели, каркали друг другу в незримые для нас и неслышные нам радиофоны, да мы-то в уме, в сердце, в душе все слышали.
 - Господи, - вымолвил я наконец.
 - Всемогущий, всемилостивый, - подхватил Ральф Прайори, стоя рядом со мной.
 Остальные ребята тоже сказали что-то в этом роде.
 Да и как тут не восхищаться! Все, о чем людям мечталось веками, разобрали, просеяли и выковали одну - самую заветную, самую чудесную и самую крылатую мечту. Что ни обвод - отвердевшее пламя, безупречная форма... Застывший огонь, готовый к таянию лед ждали там, посреди бетонной прерии; еще немного, и с ревом проснется, и рванется вверх, и боднет эта бездумная, великолепная, могучая голова Млечный Путь, так что звезды посыплются вниз метеорным огнепадом. А попадется на пути Угольный Мешок - ей-Богу, как даст под вздох, сразу в сторону отскочит!
 Она и меня поразила прямо под вздох, так стукнула, что я ощутил острый приступ ревности, и зависти, и тоски, как от чего-то незавершенного. И когда наконец через поле пошел окруженный тишиной самоходный вагончик с космонавтами, я был вместе с ними, облаченными в диковинные белые доспехи, в шаровидные гермошлемы и в этакую величественную небрежность - ни дать ни взять магнитофутбольная команда представляется публике перед тренировочной встречей на каком-нибудь местном магнитополе. Но они-то вылетали на Луну - теперь туда каждый месяц уходила ракета - и у ограды давно уже не собирались толпы зевак, одни мы, мальчишки, болели за благополучный старт и вылет.
 - Черт возьми, - произнес я. - Чего бы я ни отдал, только бы полететь с ними. Представляешь себе...
 - Я так отдал бы свой годовой проездной билет, - сказал Мак.
 - Да... Ничего бы не пожалел.
 Нужно ли говорить, какое это было великое событие для нас, ребятишек, словно взвешенных посередине между своей утренней игрой и ожидающим нас вскоре таким мощным и внушительным пополуденным фейерверком.
 И вот все приготовления завершены. Заправка ракеты горючим кончилась, и люди побежали от нее в разные стороны, будто муравьи, улепетывающие от металлического идола. И Мечта ожила, и взревела, и метнулась в небо. И вот уже скрылась вместе с утробным воем, и остался от нее только жаркий звон в воздухе, который через землю передался нашим ногам, и вверх по ногам дошел до самого сердца. А там, где она стояла, теперь была черная оплавленная яма да клуб ракетного дыма, будто прибитое к земле кучевое облако.
 - Ушла! - крикнул Прайори.
 И мы все снова часто задышали, пригвожденные к месту, словно нас оглушили из какого-нибудь чудовищного парапистолета.
 - Хочу поскорее вырасти, - ляпнул я. - Хочу поскорее вырасти, чтобы полететь на такой ракете.
 Я прикусил губу. Куда мне, зеленому юнцу; к тому же на космические работы по заявлению не принимают. Жди, пока тебя не отберут. Отберут.
 Наконец кто-то, кажется Сидни, сказал:
 - Ладно, теперь айда на телешоу.
 Все согласились - все, кроме Прайори и меня. Мы сказали "нет", и ребята ушли, заливаясь хохотом и разговаривая, только мы с Прайори остались смотреть на то место, где недавно стоял космический корабль.
 Он отбил нам вкус ко всему остальному, этот старт.
 Из-за него я в понедельник провалил семантику.
 И мне было совершенно наплевать.
 В такие минуты я говорил спасибо тому, кто придумал концентраты. Когда у вас вместо желудка ком нервов, меньше всего тянет сесть за стол и расправиться с обедом из трех блюд. Без аппетита несколько таблеток концентрата отлично заменяли и первое, и второе, и третье.
 Все дни напролет и до поздней ночи меня неотступно, упорно преследовала одна и та же мысль. Дошло до того, что я каждую ночь должен был прибегать к снотворному массажу в сочетании с тихими мелодиями Чайковского, чтобы хоть ненадолго сомкнуть веки.
 - Помилуйте, молодой человек, - сказал в тот понедельник мой учитель, - если это будет продолжаться, придется на следующем заседании психологического комитета снизить вам общую оценку.
 - Простите, - ответил я.
 Он пристально посмотрел на меня:
 - У вас какой-то затор в голове? Очевидно, что-то совсем простое, и притом осознанное.
 Я поежился.
 - Верно, сэр, осознанное, но никак не простое. А очень даже сложное. Но, в общем-то, можно сказать одним словом - ракеты...
 Он улыбнулся:
 - Р - значит ракета, так что ли?
 - Вот именно, сэр, что-то вроде этого.
 - Но мы не можем допустить, молодой человек, чтобы это отражалось на вашей успеваемости.
 - По-вашему, сэр, меня надо подвергнуть гипнотическому внушению?
 - Нет-нет. - Учитель перебрал листки, вверху которых большими буквами была написана моя фамилия.
 У меня все сжалось под ложечкой. Он опять посмотрел на меня:
 - Вы ведь у нас, Кристофер, первый номер в классе, фаворит, так сказать.
 Он закрыл глаза, раздумывая.
 - Тут надо основательно поразмыслить, - закончил он. Похлопал меня по плечу и добавил: - Ладно, продолжайте заниматься. И не надо горевать.
 Он отошел от меня.
 Я попробовал сосредоточиться на занятиях, но не мог. До конца уроков учитель все посматривал на меня, листал мой табель и задумчиво покусывал губы. Часов около двух он набрал какой-то номер на своем аудиофоне и минут пять с кем-то разговаривал.
 Я не мог расслышать, что он говорил.
 Но когда он положил трубку на место, то очень-очень странно поглядел на меня.
 Зависть, и восторг, и сожаление - все смешалось вместе в этом взгляде. Немножко грусти и много радости. Да, выразительные были глаза.
 Я сидел и не знал, смеяться мне или плакать.

 В тот день мы с Ральфом Прайори улизнули пораньше из школы домой. Я рассказал Ральфу, что приключилось, и он насупился: такая у него привычка.
 Я встревожился. И мы принялись вместе подстегивать эту тревогу.
 - Ты что, Крис, думаешь, тебя куда-нибудь отправят?
 Кабина монорельсовой зашипела. Это была наша остановка. Мы вышли. И медленно зашагали к дому.
 - Не знаю, - ответил я.
 - Это было бы свинство, - сказал Ральф.
 - Может быть, мне нужно пойти к психиатру, чтобы он прочистил мне мозги, Ральф? Так ведь тоже нельзя - чтобы учеба кувырком летела.
 У моего дома мы остановились и долго глядели на небо. Тут Ральф сказал одну странную вещь:
 - Днем нету звезд, а мы их все равно видим, правда ведь, Крис?
 - Правда, - сказал я. - Видим.
 - Мы будем держаться заодно, идет, Крис? Не могут они, черт бы их взял, убирать тебя сейчас из школы. Мы друзья. Это было бы несправедливо.
 Я ничего не ответил, потому что горло мое плотно закупорил ком.
 - Что у тебя с глазами? - спросил Прайори.
 - А, ничего, слишком долго на солнце глядел. Пошли в дом, Ральф.
 Мы ухали под струями воды в душевой, но как-то без особого воодушевления, даже когда пустили ледяную воду.
 Пока мы стояли в сушилке, обдуваемые горячим воздухом, я усиленно размышлял. Литература, рассуждал я, полным-полна людей, которые сражаются с суровыми, непримиримыми противниками. Мозг, мышцы - все обращают на борьбу против всяких препон, пока не победят или сами не проиграют. Но ведь у меня-то никаких признаков внешнего конфликта. То, что меня грызет острыми зубами, грызет изнутри, и, кроме меня, только врач-психолог разглядит все мои царапины. Конечно, мне от этого ничуть не легче.
 - Ральф, - сказал я, когда мы начали одеваться, - я влип в войну.
 - Ты один? - спросил он.
 - Я не могу тебя впутывать, - объяснил я. - Потому что это совсем личное дело. Сколько раз мама говорила: "Крис, не ешь так много, у тебя глаза больше желудка"?
 - Миллион раз.
 - Два миллиона. А теперь перефразируем это, Ральф. Скажем иначе: "Не фантазируй так много, Крис, твое воображение чересчур велико для твоего тела". Так вот, война идет между воображением и телом, которое не может за ним поспевать.
 Прайори сдержанно кивнул:
 - Я тебя понял, Кристофер. Понял то, что ты говоришь про личную войну. В этом смысле во мне тоже идет война.
 - Знаю, - сказал я. - У других ребят, так мне кажется, это пройдет. Но у нас с тобой, Ральф, по-моему, это никогда не пройдет. По-моему, мы будем ждать все время.
 Мы устроились под солнцем на крыше дома, разложили тетрадки и принялись за домашние задания. У Прайори ничего не выходило. У меня тоже. Прайори сказал вслух то, чего я не мог собраться с духом выговорить.
 - Крис, Комитет космонавтики отбирает людей. Желающие не подают заявлений. Они ждут.
 - Знаю.
 - Ждут с того дня, когда у них впервые замрет сердце при виде Лунной ракеты, ждут годами, из месяца в месяц все надеются, что в одно прекрасное утро спустится с неба голубой вертолет, сядет на газоне у них в саду, из кабины вылезет аккуратный, подтянутый пилот, стремительно поднимется на крыльцо и нажмет кнопку звонка. Этого вертолета ждут, пока не исполнится двадцать один год. А в двадцать первый день рождения выпивают бокал-другой вина и с громким смехом небрежно бросают: дескать, ну и черт с ним, не очень-то и нужно.
 Мы посидели молча, взвешивая всю тяжесть его слов. Сидели и молчали. Но вот он снова заговорил:
 - Я не хочу так разочаровываться, Крис, Мне пятнадцать лет, как и тебе. Но если мне исполнится двадцать один, а в дверь нашего интерната, где я живу, так и не позвонит космонавт, я...
 - Знаю, - сказал я, - знаю. Я разговаривал с такими, которые прождали впустую. Если так случится с нами, Ральф, тогда... тогда мы выпьем вместе, а потом пойдем и наймемся в грузчики на транспортную ракету Европейской линии.
 Ральф сжался и побледнел.
 - В грузчики...
 Кто-то быстро и мягко прошел по крыльцу, и мы увидели мою маму. Я улыбнулся:
 - Здорово, леди!
 - Здравствуй. Здравствуй, Ральф.
 - Здравствуйте, Джен.
 Глядя на нее, никто не дал бы ей больше двадцати пяти - двадцати шести лет, хотя она произвела на свет и вырастила меня и уже далеко не первый год служила в Государственном статистическом управлении. Тонкая, изящная, улыбчивая: я представлял себе, как сильно должен был любить ее отец, когда он был жив. Да, у меня хоть мама есть. Бедняга Ральф воспитывался в интернате...
 Джен подошла к нам и положила ладонь на лоб Ральфа.
 - Что-то ты плохо выглядишь, - сказала она. - Что-нибудь неладно?
 Ральф изобразил улыбку:
 - Нет-нет, все в порядке.
 Джен не нуждалась в подсказке.
 - Оставайся ночевать у нас, Прайори, - предложила она. - Нам тебя недостает. Верно ведь, Крис?
 - Что за вопрос!
 - Мне бы надо вернуться в интернат, - возразил Ральф, правда, не очень убежденно. - Но раз вы просите, да вот и Крису надо помочь с семантикой, так я уж ему помогу.
 - Очень великодушно, - сказал я.
 - Но сперва у меня есть кое-какие дела. Я быстро туда-обратно на монорельсовой, через час вернусь.
 Когда Ральф ушел, мама многозначительно посмотрела на меня, потом ласковым движением пальцев пригладила мне волосы.
 - Что-то назревает, Крис.
 Мое сердце притихло, ему захотелось помолчать немного. Оно ждало. Я открыл рот, но Джен продолжала:
 - Да, где-то что-то назревает. Мне сегодня два раза звонили на работу. Сперва звонил твой учитель. Потом... нет, не могу сказать. Н_е х_о_ч_у ничего говорить, пока это не произойдет...
 Мое сердце заговорило опять, медленно и жарко.
 - В таком случае не говори, Джен. Эти звонки...
 Она молча посмотрела на меня. Сжала мою руку мягкими теплыми ладонями.
 - Ты еще такой юный, Крис. Совсем-совсем юный.
 Я сидел молча.
 Ее глаза посветлели.
 - Ты никогда не видел своего отца, Крис. Ужасно жалко. Ты ведь знаешь, кем он был?
 - Конечно, знаю, - сказал я. - Он работал в химической лаборатории и почти не выходил из подземелья.
 - Да, он работал глубоко под землей, Крис, - подтвердила мама. И почему-то добавила: - И никогда не видел звезд.
 Мое сердце вскрикнуло в груди. Вскрикнуло громко, пронзительно.
 - Мама... мама...
 Впервые за много лет я вслух назвал ее мамой.

 Когда я проснулся на другое утро, комната была залита солнцем, но кушетка, на которой обычно спал Прайори, гостя у нас, была пуста. Я прислушался. Никто не плескался в душевой, и сушилка не гудела. Ральфа не было в доме.
 На двери я нашел приколотую записку.

 Увидимся днем в школе. Твоя мать попросила меня кое-что сделать для нее. Ей звонили сегодня утром, и она сказала, что ей нужна моя помощь. Привет.
 Прайори.

 Прайори выполняет поручения Джен. Странно. Джен звонили рано утром. Я вернулся к кушетке и сел.
 Я все еще сидел, когда снаружи донеслись крики:
 - Эгей, Крис! Заспался!
 Я выглянул из окна. Несколько ребят из нашей ватаги стояли на газоне.
 - Сейчас спущусь!
 - Нет, Крис.
 Голос мамы. Тихий и с каким-то необычным оттенком. Я повернулся. Она стояла в дверях позади меня, лицо бледное, осунувшееся, словно ее что-то мучило.
 - Нет, Крис, - мягко повторила она. - Скажи им, пусть идут без тебя, ты не пойдешь в школу... сегодня.
 Ребята внизу, наверно, продолжали шуметь, но я их не слышал. В эту минуту для меня существовали только я и мама, такая тонкая, бледная, напряженная... Далеко-далеко зажужжали, зарокотали вибраторы метеослужбы.
 Я медленно обернулся и посмотрел вниз на ребят. Они глядели вверх все трое - губы раздвинуты в небрежной полуулыбке, шершавые пальцы держат тетради по семантике.
 - Эгей! - крикнул один из них. Это был Сидни.
 - Извини, Сидни. Извините, ребята. Топайте без меня. Я сегодня не смогу пойти в школу. Попозже увидимся, идет?
 - Ладно, Крис!
 - Что, заболел?
 - Нет. Просто... Словом, шагайте без меня. Потом встретимся.
 Я стоял будто оглушенный. Наконец отвернулся от обращенных вверх вопрошающих лиц и глянул на дверь. Мамы не было. Она уже спустилась на первый этаж. Я услышал, как ребята, заметно притихнув, направились к монорельсовой.
 Я не стал пользоваться вакуум-лифтом, а медленно пошел вниз по лестнице.
 - Джен, - сказал я, - где Ральф?
 Джен сделала вид, будто поглощена расчесыванием своих длинных русых волос виброгребенкой.
 - Я его услала. Мне нужно было, чтобы он ушел.
 - Почему я не пошел в школу, Джен?
 - Пожалуйста, Крис, не спрашивай.
 Прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, я услышал в воздухе какой-то звук. Он пронизал достаточно плотные стены нашего дома и вошел в мою плоть, стремительный и тонкий, как стрела из искрящейся музыки.
 Я глотнул. Все мои страхи, колебания, сомнения мгновенно исчезли.
 Как только я услышал этот звук, я подумал о Ральфе Прайори. Э_х, Р_а_л_ь_ф, е_с_л_и б_ы т_ы м_о_г с_е_й_ч_а_с б_ы_т_ь з_д_е_с_ь. Я не верил сам себе. Слушал этот звук, слушал не только ушами, а всем телом, всей душой, и не верил. Ближе, ближе... Ох, как я боялся, что он начнет удаляться. Но он не удалился. Понизив тон, он стал снижаться возле дома, разбрасывая свет и тени огромными вращающимися лепестками, и я знал, что это вертолет небесного цвета. Гудение прекратилось, и в наступившей тишине мама подалась вперед, выпустила из рук виброгребенку и глубоко вздохнула.
 В наступившей тишине я услышал шаги на крыльце. Шаги, которых я так долго ждал.
 Шаги, которых боялся никогда не услышать.
 Кто-то нажал звонок.
 Я з_н_а_л кто.
 И упорно думал об одном: "Ральф, ну почему тебе непременно надо было уйти теперь, когда это происходит? Почему, черт возьми?"
 Глядя на пилота, можно было подумать, что он родился в своей форме. Она сидела на нем как влитая, как вторая кожа - серебристая кожа: тут голубая полоска, там голубой кружок. Строгая и безупречная, как и надлежит быть форме, и в то же время - олицетворение космической мощи.
 Его звали Трент. Он говорил уверенно, с непринужденной гладкостью, без обиняков.
 Я стоял молча, а мама сидела в углу с видом растерянной девочки. Я стоял и слушал.
 Из всего, что было сказано, мне запомнились лишь какие-то обрывки.
 - ...отличные отметки, высокий коэффициент умственного развития. Восприятие А-1, любознательность ААА. Необходимая увлеченность, чтобы настойчиво и терпеливо заниматься восемь долгих лет...
 - Да, сэр.
 - ...разговаривали с вашими преподавателями семантики и психологии...
 - Да, сэр.
 - ...и не забудьте, мистер Кристофер...
 М_и_с_т_е_р Кристофер!
 - ...и не забудьте, мистер Кристофер, никто не должен знать про то, что вы отобраны Комитетом космонавтики.
 - Никто?
 - Ваша мать и преподаватели, конечно, знают об этом. Но, кроме них, никто не должен знать. Вы меня хорошо поняли?
 - Да, сэр.
 Трент сдержанно улыбнулся, упершись в бока своими ручищами.
 - Вам хочется спросить - почему, так? Почему нельзя поделиться со своими друзьями? Я объясню. Это своего рода психологическая защита. Каждый год мы из миллиардного населения Земли отбираем около десятка тысяч молодых людей. Из них три тысячи через восемь лет выходят из училища космонавтами, с той или другой специальностью. Остальным приходится возвращаться домой. Они отсеялись, но окружающим-то незачем об этом знать. Обычно отсев происходит уже в первом полугодии. Не очень приятно вернуться домой, встретить друзей и доложить им, что самая замечательная работа в мире оказалась вам не по зубам. Вот мы и делаем все так, чтобы возвращение проходило безболезненно. Есть и еще одна причина. Тоже психологическая. Мальчишкам так важно быть заправилами, в чем-то превосходить своих товарищей. Строго-настрого запрещая вам рассказывать друзьям, что вы отобраны, мы лишаем вас половины удовольствия. И таким способом проверяем, что для вас главное: мелкое честолюбие или сам космос. Если вы думаете только о том, чтобы выделиться - скатертью дорога. Если космос ваше призвание, если он для вас все - добро пожаловать.
 Он кивнул маме:
 - Благодарю вас, миссис Кристофер.
 - Сэр, - сказал я. - Один вопрос. У меня есть друг. Ральф Прайори. Он живет в интернате...
 Трент кивнул:
 - Я, естественно, не могу вам сказать его данные, но он у нас на учете. Это ваш лучший друг? И вы, конечно, хотите, чтобы он был с вами. Я проверю его дело. Воспитывается в интернате, говорите? Это не очень хорошо. Но... мы посмотрим.
 - Если можно, прошу вас. Спасибо.
 - Явитесь ко мне на Космодром в субботу, в пять часов, мистер Кристофер. До тех пор - никому ни слова.
 Он козырнул. И ушел. И взмыл в небо на своем вертолете, и в ту же секунду мама очутилась возле меня.
 - О, Крис, Крис... - твердила она, и мы прильнули друг к другу, и шептали что-то, и говорили что-то, и мама говорила, как это важно для нас, особенно для меня, как замечательно, и какая это честь, вроде как в старину, когда человек постился, и давал обет молчания, и ни с кем не разговаривал, только молился и старался стать достойным, и уходил в какой-нибудь монастырь, где-нибудь в глуши, а потом возвращался к людям, и служил образцом, и учил людей добру. Так и теперь, говорила она, заключала она, утверждала она, это тоже своего рода высокий орден, и я стану как бы его частицей, больше не буду принадлежать ей, а буду принадлежать Вселенной, стану всем тем, чем отец мечтал стать, да не смог, не дожил...
 - Конечно, конечно, - пробормотал я. - Я постараюсь, честное слово, постараюсь... - Я запнулся. - Джен, а как же... как мы скажем Ральфу? Как нам быть с ним?
 - Ты уезжаешь, и все, Крис. Так ему и скажи. Коротко и ясно. Больше ничего ему не говори. Он поймет.
 - Но, Джен, т_ы...
 Она ласково улыбнулась:
 - Да, Крис, мне будет одиноко. Но ведь у меня остается моя работа и остается Ральф.
 - Ты хочешь сказать...
 - Я заберу его из интерната. Он будет жить здесь, когда ты уедешь. Ведь именно это ты ж_е_л_а_л от меня услышать, Крис, верно?
 Я кивнул, внутри у меня все будто онемело.
 - Да, я как раз это хотел услышать.
 - Он будет хорошим сыном, Крис. П_о_ч_т_и т_а_к_и_м ж_е х_о_р_о_ш_и_м, к_а_к т_ы.
 - Отличным!

 Мы сказали Ральфу Прайори. Сказали, что я, очевидно, уеду учиться в Европу на год, и мама хочет, чтобы он поселился у нас, был ей сыном, пока я не вернусь домой. Мы выпалили все это так, будто слова обжигали нам язык. Когда же мы кончили, Ральф сперва пожал мне руку, потом поцеловал маму в щеку и сказал:
 - Я буду рад. Я буду очень рад.
 Странно, Ральф даже не стал допытываться, почему я все-таки уезжаю, куда именно и когда думаю вернуться. Сказал только:
 - А здорово мы вместе играли, верно? - и примолк, словно боялся продолжать разговор.
 Это было в пятницу вечером, Прайори, Джен и я ходили на концерт в Зеленый театр в центре нашего общественного комплекса, потом, смеясь, возвратились домой и стали готовиться ко сну.
 У меня ничего не было уложено. Прайори вскользь отметил это, но спрашивать почему не стал. А дело в том, что на ближайшие восемь лет другие брали на себя заботу о моей личной экипировке. Укладываться незачем.
 Позвонил учитель семантики, коротко и ласково пожелал мне, улыбаясь, всего доброго.
 Наконец мы легли, но я целый час не мог уснуть, все думал о том, что это моя последняя ночь вместе с Джен и Ральфом. Последняя ночь.
 И я всего лишь пятнадцатилетний мальчишка...
 Я уже начал засыпать, когда Прайори в темноте мягко повернулся на своей кушетке лицом в мою сторону и торжественно прошептал:
 - Крис?
 Пауза.
 - Крис, ты еще не спишь? - Глухо, будто далекое эхо.
 - Не сплю, - ответил я.
 - Думаешь?
 Пауза.
 - Да.
 - Ты... ты теперь перестал ж_д_а_т_ь, да, Крис?
 Я понимал, что он подразумевает. И не мог ответить.
 - Крис, ты еще не спишь?
 - Я жутко устал, Ральф, - сказал я.
 Он отвернулся, лег на спину и сказал:
 - Я так и думал. Ты уже не ж_д_е_ш_ь. Ах, черт, как это здорово, Крис. Здорово.
 Он протянул руку и легонько стукнул меня по бицепсу.
 Потом мы оба уснули.
 Наступило субботнее утро. За окном в семичасовом тумане раскатились голоса ребят. Я услышал, как стукнула форточка старика Уикарда, и жужжание его парапистолета стало подкрадываться к мальчишкам.
 - Сейчас же замолчите! - крикнул он, но совсем беззлобно. Это была обычная субботняя игра. Было слышно, как ребята смеются в ответ.
 Проснулся Прайори и спросил:
 - Сказать им, Крис, что ты сегодня не пойдешь с ними?
 - Ни в коем случае. - Джен прошла от двери к открытому окну, и светлый ореол ее волос потеснил туман. - Здорово, ватага! Ральф и Крис сейчас выйдут. Задержать пуск!
 - Джен! - воскликнул я.
 Она подошла к нам с Ральфом.
 - Проведете вашу субботу, как обычно, вместе с ребятами!
 - Я думал побыть с тобой, Джен.
 - Разве день отдыха для этого существует?
 Она живо накормила нас завтраком, поцеловала в щеку и выставила за дверь, в объятия ватаги.
 - Давай не пойдем сегодня к Космодрому, ребята.
 - Ты что, Крис... Почему?
 Их лица отразили целую гамму чувств. Впервые в истории я отказывался идти к Космодрому.
 - Ты нарочно, Крис.
 - Конечно, дурака валяет.
 - Вот и нет, - сказал Прайори. - Он это серьезно. Мне тоже туда не хочется. К_а_ж_д_у_ю субботу ходим. Надоело. Лучше на следующей неделе сходим.
 - Да ну...
 Они были недовольны, но без нас идти не захотели. Сказали, что без нас неинтересно.
 - Ну и ладно... Пойдем на следующей неделе.
 - Конечно. А сейчас что будем делать, Крис?
 Я сказал им.
 В этот день мы играли в "бей банку" и другие, давно оставленные нами игры, потом пошли в небольшой поход вдоль ржавых путей старой, заброшенной железной дороги, побродили по лесу, сфотографировали каких-то птиц, поплавали нагишом, и я все время думал об одном: сегодня последний день.
 Все, что мы когда-либо прежде затевали по субботам, все это мы вспомнили. Всякие там штуки и проказы. И, кроме Ральфа, никто не подозревал о моем отъезде, и с каждой минутой все ближе подступали заветные "пять часов".
 В четыре я сказал ребятам "до свидания".
 - Уже уходишь, Крис? Ну а вечером что?
 - Заходите в восемь, - сказал я. - Пойдем посмотрим новую картину с Салли Гибберт!
 - Так точно.
 - Ключ на старт!
 И мы с Ральфом отправились домой.
 Мамы дома не было, но на моей кровати лежал ролик аудиофильма, на котором она оставила частицу себя - свою улыбку, свой голос, свои слова. Я вставил ролик в проектор и навел на стену. Мягкие русые волосы, мамино белое лицо, ее негромкий голос:
 - Не люблю я прощаться, Крис. Пойду в лабораторию, поработаю там. Счастливо тебе. Крепко-крепко обнимаю. Когда я тебя снова увижу... ты будешь уже мужчиной.
 И все.
 Прайори ждал за дверью, а я в четвертый раз прокрутил ролик.
 - Не люблю я прощаться, Крис. Пойду... поработаю... счастливо. Крепко... обнимаю...
 Я тоже еще накануне вечером записал ролик. Теперь я засунул его в проектор и оставил - два-три прощальных слова.
 Прайори проводил меня до полдороги. Нельзя же, чтобы он ехал со мной до Космопорта. У станции монорельсовой я крепко пожал ему руку и сказал:
 - Отлично мы сегодня день провели.
 - Ага. Теперь, что же, до следующей субботы?
 - Хотел бы я ответить "да".
 - Все равно ответь "да". Следующая суббота - лес, ватага, ракеты, старина Уикард с его верным парапистолетом.
 Мы дружно рассмеялись.
 - Договорились. В следующую субботу, рано утром. А ты береги... береги н_а_ш_у маму, ладно, Прайори, обещаешь?
 - Что за глупый вопрос, балда ты, - сказал он.
 - Точно, балда.
 Он глотнул.
 - Крис.
 - Да?
 - Я буду ждать. Так же, как ты ждал, а теперь тебе больше не нужно ждать. Буду ж_д_а_т_ь.
 - Думаю, тебе не придется ждать долго, Ральф. Я надеюсь, что недолго.
 Я легонько стукнул его разок по руке. Он ответил тем же.
 Закрылась дверь монорельсовой. Кабина ринулась вперед, и Прайори остался позади.
 Я вышел на остановке "Космопорт". До здания управления было каких-нибудь пятьсот метров. Я шел этот отрезок десять лет.
 "Когда я тебя снова увижу, ты будешь уже мужчиной..."
 "Никому ни слова..."
 "Я буду ждать, Крис..."
 Все это - пробкой в сердце, и никак не хочет уходить, и плавает перед глазами...
 Я подумал о своей мечте. Лунная ракета. Теперь она уже не будет частицей моей души, моей м_е_ч_т_ы. Теперь я стану ее частицей.
 Я все шел, и шел, и шел, чувствуя себя совсем ничтожным.
 В ту самую минуту, когда я подошел к управлению, стартовала вечерняя Лондонская ракета. Она всколыхнула землю, и всколыхнула и наполнила сладким трепетом мое сердце.
 И я сразу начал страшно быстро расти.
 Я провожал глазами ракету до тех пор, пока рядом со мной не щелкнули чьи-то приветствующие каблуки.
 Я окаменел.
 - К. М. Кристофер?
 - Так точно, сэр. Явился по вызову, сэр.
 - Сюда, Кристофер, В эти ворота.
 В эти ворота и в_н_у_т_р_ь ограды...
 Ограды, к которой неделю назад мы приникали лицом, и чувствовали, как ветер становится жарким, и еще сильней прижимались к ней, забывая, кто мы, откуда мы, мечтая только о том, кем мы могли бы быть и куда попасть...
 Ограды, у которой неделю назад стояли мальчишки - которым нравилось быть мальчишками, нравилось жить в небольшом флоридском городе, и школа безусловно нравилась, и нравилось играть в футбол, и папы и мамы им тоже нравились...
 Мальчишки, которые каждую неделю, каждый день, каждый час хоть минуту непременно думали о пламени, и звездах, и ограде, за которой все это их ожидало...
 Мальчишки, которым ракеты нравились больше.
 Мама, Ральф, мы увидимся. Я вернусь.
 Мама!
 Ральф!
 И я прошел через ворота и вошел внутрь ограды.
 

 
К разделу
Все права защищены, при использовании материалов сайта необходима активная ссылка на источник