Цвейг, Стефан. Амок. Ч.2
- Простите, - сказал он, наконец, - я хотел бы еще раз... увидеть...
госпожу.
Невольно, сам того не замечая, я обнял его, чужого человека, за плечи и
повел, как ведут больного. Он посмотрел на меня изумленным и бесконечно
благодарным Взглядом... уже в этот миг между нами вспыхнуло сознание
какой-то общности. Я подвел его к мертвой... Она лежала, белая на белых
простынях... Я почувствовал, что мое присутствие все еще стесняет его,
поэтому я отошел в сторону, чтобы оставить его наедине с ней Он медленно
приблизился к постели неверными шагами, волоча ноги... по тому, как
дергались его плечи, я видел, какая боль разрывает ему сердце... он шел как
человек, идущий навстречу чудовищной буре. И вдруг упал на колени перед
постелью так же, как раньше упал я.
Я подскочил к нему, поднял его и усадил в кресло. Он больше не стыдился
и заплакал навзрыд. Я не мог произнести ни слова и только бессознательно
проводил рукой по его светлым, мягким, как у ребенка, волосам. Он схватил
меня за руку... с каким то страхом... и вдруг я почувствовал на себе его
пристальный взгляд.
- Скажите мне правду, доктор, - проговорил он, - она наложила на себя
руки?
- Нет, - ответил я.
- А... кто-нибудь... кто-нибудь... виноват в ее смерти?
- Нет, - повторил я, хотя у меня уже готов был вырваться крик - "Я! Я!
Я! И ты! Мы оба! И ее упрямство, ее злосчастное упрямство!" Но я удержался и
повторил еще раз:
- Нет никто не виноват. Судьба!
- Просто не верится, - простонал он, - не верится. Позавчера только она
была на балу, улыбалась, кивнула мне. Как это мыслимо, как это могло
случиться?
Я начал плести длинную историю. Даже ему не выдал я тайны покойной. Все
эти дни мы были как два брата, словно озаренные связывавшим нас чувством...
Мы не поверяли его друг другу, но оба знали, что вся наша жизнь принадлежала
этой женщине... Иногда запретное слово готово было сорваться с моих уст, но
я стискивал зубы - и он не узнал, что она носила под сердцем ребенка от
него... что она хотела, чтобы я убил этого ребенка, его ребенка и что она
увлекла его с собой в пропасть. И все же мы говорили только о ней в эти дни,
пока я скрывался у него потому что - я забыл вам сказать - меня
разыскивали... Ее муж приехал, когда гроб был уже закрыт... он не хотел
верить официальной версии... ходили темные слухи и он искал меня... Но я не
мог решиться на встречу с ним... увидеть его, человека, заставлявшего, как я
знал, ее страдать... Я прятался... четыре дня не выходил из дому, четыре дня
мы оба не покидали квартиры... Ее возлюбленный купил для меня под чужим
именем место на пароходе, чтобы я мог бежать... Словно вор, прокрался я
ночью на палубу, чтобы никто меня не узнал.
Я бросил там все, что имел свой дом и работу, на которую потратил семь
лет жизни. Все мое добро брошено на произвол судьбы, а начальство, вероятно,
уже уволило меня со службы, так как я без разрешения оставил свой пост. Но я
больше не мог жить в этом доме, в этом городе в этом мире, где все
напоминало мне о ней... Как вор, бежал я ночью, только чтобы уйти от нее...
забыть...
Но когда я взошел на борт ночью... в полночь... мой друг был со мной
тогда... тогда как раз поднимали что-то краном что-то продолговатое, черное
это был ее гроб вы слышите! ее гроб!.. Она преследовала меня, как раньше я
преследовал ее... и я должен был стоять тут же, с безучастным видом, потому
что он, ее муж, тоже был тут... он везет тело в Англию... может быть, он
хочет произвести там вскрытие... Он овладел ею... теперь ода опять
принадлежит ему... уже не нам... нам обоим... Но я еще здесь... Я пойду за
ней до конца... он не узнает, он не должен узнать... я сумею защитить ее
тайну от любого посягательства... от этого негодяя, из-за которого она пошла
на смерть... Ничего, ничего ему не узнать... ее тайна принадлежит мне,
только мне одному...
Понимаете вы теперь... понимаете... почему я не могу видеть людей... не
выношу их смеха... когда они флиртуют и жаждут сближения?.. Потому что там,
внизу - внизу, в трюме; между тюками с чаем и кокосовыми орехами, стоит ее
гроб... Я не могу пробраться туда, там заперто... но я сознаю, ощущаю это
всем своим существом, ощущаю каждую секунду... и тогда, когда здесь играют
вальсы или танго... Это ведь глупо, на дне моря лежат миллионы мертвецов;
под любой пядью земли, на которую мы ступаем ногой, гниет труп, и все-таки я
не могу, не могу вынести, когда устраивают здесь маскарады и так плотоядно
смеются. Я чувствую, что она здесь, и знаю, чего она от меня хочет... я
знаю, на мне еще лежит долг... еще не конец... ее тайна еще не погребена...
Покойная еще не отпустила меня...
На средней палубе зашаркали шаги, зашлепали мокрые швабры - матросы
начинали уборку. Он вздрогнул, как человек, застигнутый на месте
преступления; на его бескровном лице отразился испуг. Он встал и
пробормотал:
- Пойду... пойду уж.
Тяжело было смотреть на него - страшен был пустой взгляд его опухших
глаз, красных от виски или от слез. Его стесняло мое участие; я ощущал во
всей его сгорбленной фигуре стыд, мучительный стыд за откровенность со мной
в эту долгую ночь. Невольно я сказал:
- Вы позволите мне зайти днем к вам в каюту?
Он посмотрел на меня, - жесткая усмешка искривила его губы, с какой-то
злобой выдавливал он из себя каждое слово.
- А-а... ваш пресловутый долг... помогать... этим самым словцом вы и
подбили меня на болтовню. Ну нет, сударь, спасибо! Пожалуйста, не
воображайте, что мне теперь легче, после того как я перед вам вывернул
наружу все свои внутренности, вплоть до кишок. Жизнь свою я исковеркал, и
никто мне ее не починит. Вышло так, что я даром потрудился для почтенного
голландского правительства... Пенсия - тю- тю, бездомным псом возвращаюсь я
в Европу... псом, с воем плетущимся за гробом... Безнаказанно не бегут в
бреду амока: рано или поздно меня подкосит, и я надеюсь, что конец уж
близок... Нет, спасибо, сударь, за любезное желание меня посетить... Я уже
завел себе приятелей в своей каюте... две-три бутылки доброго старого
виски... они меня иногда утешают, а затем - мой старинный друг, к которому
я, к сожалению, своевременно не обратился, - мой славный браунинг... он-то
уж поможет лучше всякой болтовни... Прошу вас, не утруждайте себя... у
человека всегда остается его единственное право - околеть как ему
вздумается... и без непрошенной помощи.
Он еще раз насмешливо, даже вызывающе посмотрел на меня, но я
чувствовал - в нем говорил только стыд, бесконечный стыд. Потом он втянул
голову в плечи, повернулся и, не прощаясь, пошел кривой и шаркающей походкой
по уже светлой палубе к каютам. Больше я его не видал. Напрасно искал я его
в ближайшие две ночи на обычном месте. Он исчез, и я мог бы предположить,
что все это был сон или галлюцинация, если бы мое внимание не было
привлечено одним пассажиром с траурной повязкой на рукаве. Это был крупный
голландский коммерсант, и мне рассказали, что он только что потерял жену,
скончавшуюся от какой-то тропической болезни. Я видел, как он шагал взад и
вперед по палубе в стороне от других, видел замкнутое, скорбное выражение
его лица, и мысль о том, что я знаю его сокровенные думы, смущала меня; я
всегда сворачивал с дороги, когда встречался с ним, боясь даже взглядом
выдать, что знаю о его судьбе больше, чем он сам,
В порту Неаполя произошел потом тот загадочный несчастный случай,
объяснение которому нужно, мне кажется, искать в рассказе незнакомца.
Большинство пассажиров вечером съехало на берег - я сам отправился в оперу,
а оттуда в кафе на Виа Рома. Когда мы в шлюпке возвращались на пароход, мне
бросилось в глаза, что несколько лодок с факелами и ацетиленовыми фонарями
кружили и искали что-то вокруг корабля, а наверху в темноте расхаживали по
палубе карабинеры и жандармы. Я спросил у одного из матросов, что случилось.
Он уклонился от ответа, и было ясно, что команде приказано молчать. На
следующий день, когда пароход мирно и без всяких происшествий шел дальше, в
Геную, на борту по-прежнему ничего нельзя было узнать, и лишь в итальянских
газетах я потом прочел романтически разукрашенное сообщение о том, что
случилось в Неаполе. В ту ночь, писали газеты, в поздний час, чтобы не
обеспокоить печальным зрелищем пассажиров, с борта парохода спускали в лодку
гроб с останками знатной дамы из голландских колоний. Матросы, в присутствии
мужа, сходили по веревочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг
что-то тяжелое рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и
мужа, и матросов. Одна из газет утверждала, что это был какой-то сумасшедший
бросившийся сверху на веревочную лестницу. По другой версии, лестница
оборвалась сама от чрезмерной тяжести. Как бы то ни было, пароходная
компания приняла, очевидно, все меры, чтобы скрыть истину. С большим трудом
спасли матросов и мужа покойной, но свинцовый гроб тотчас же пошел ко дну, и
его не удалось найти. Появившаяся одновременно короткая заметка о том, что в
порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалетнего мужчины, не привлекла
к себе внимания публики так как, по-видимому, вовсе не стояла в связи с
романтически описанным происшествием; но передо мною как только я прочел эти
беглые строки, еще раз призрачно выступило из-за газетного листа
нссиня-бледное лицо со сверкающими стеклами очков.
-------------------------------------------------------------
1) - "Воспитание чувств" (франц.).
2) - Презренное золото (англ.).
3) - Вы останетесь здесь (англ.).
4) - Идите скорее (англ.).
5) - Да, сэр (англ.).
